Межпоколенческая (трансгенерационная) передача

Классическим определением феномена межпоколенческой (трансгенерационной) передачи и выводами из неё общеизвестно являются нижеследующие вещи.

 

1. Проблематика межпоколенческой передачи психического травматизма является открытием в психологии ХХ века и актуальна как в теоретическом, так и в практическом плане.

 

2. Межпоколенческая передача — феномен, разворачивающийся между поколениями, через который реализуется их преемственность, передача от предшествующих поколений потомкам как структурирующих элементов, так и патологичных, в частности, психической травмы.

 

3. Источником передачи психического травматизма является предок, перенесший серьезную травму, при этом определяющими является не столько сила травмы, сколько степень ее психической проработанности.

 

4. Передача между поколениями осуществляется как вербально, так и невербально, причем особенно патологичной является невербальная передача, окрашенная негативом, например, семейный секрет. Основными механизмами передачи являются идентификация и проективная идентификация.

 

5. Переданный предками травматизм может воспроизводиться потомками, а также значительно влиять на все стороны их личности, определять последующие значимые выборы в жизни, характер объектных отношений.

 

6. Для лечения последствий межпоколенческой передачи травматизма необходимо вводить историческое измерение в индивидуальную терапию и больше внимания уделять семейной терапии.

 

Результатом такой передачи часто являются такие, пропитывающие личность российского гражданина (осознаваемые и неосознаваемые) чувства как вина, стыд, страх предательства, запрет на открытость, непереносимое молчание, убегание в феномен семейной матрёшки, сокрытие сокрытого. 

 

 

 

 

Но начнём с более простых примеров о предмете межпоколенческой передачи, отражённых в теории Боуэна. Одним из важных концептов теории Боуэна является межпоколенный паттерн передачи от родителей детям разных уровней незрелости. В большинстве семей родители передают часть своей незрелости одному или нескольким детям.

 

Чтобы проиллюстрировать этот межпоколенный паттерн в наиболее яркой форме, можно начать с родителей со средним уровнем дифференциации и допустить, что в каждом поколении родители проецируют основную часть своей незрелости только одному ребенку, таким образом, максимальная нарушенность сосредотачивается в каждом поколении в одном ребенке. Кроме того, можно допустить, что один ребенок в каждом поколении вырастает относительно вне эмоциональных требований и нажимов со стороны семейной эго массы и достигает наиболее высокого уровня дифференциации, возможного в данной ситуации. По существу невозможно, чтобы такая последовательность возникала из поколения в поколение, но она действительно иллюстрирует этот паттерн. Пример начинается с родителей с уровнем дифференциации 50. У них есть трое детей. Уровень наиболее вовлеченного ребенка 35, что существенно ниже, чем базовый уровень родителей, и является максимальным усилением нарушенности в одном поколении. Уровень другого ребенка 50, такой же как базовый уровень родителей. Третий вырастает относительно вне проблем семейной эгомассы и достигает уровня 60, что много выше, чем у родителей. Если учесть, что ребенок с уровнем 35 заключает брак с супругом, уровень дифференциации которого в районе 35, то особенности этого брака будут изменяться в зависимости от способа, с помощью которого эгомасса этой семьи будет решать свои проблемы. В семье с наибольшей проекцией будет спокойный брак и почти полная сосредоточенность на здоровье, благосостоянии и достижениях наиболее вовлеченного ребенка, уровень которого может быть таким низким, как 20. Они могли бы иметь другого ребенка, растущего вне семейной эгомассы, с уровнем 45, много выше, чем у родителей. Иметь двоих детей, одного с уровнем 20, а другого – 45 едва ли возможно. Ребенок с уровнем 20 уже в зоне риска и подвержен целому спектру проблем. В начале он может быть сверхуспевающим в школе, а затем в послеподростковом возрасте перенести эмоциональный срыв. С особой помощью он, возможно, смог бы закончить школу, провести несколько лет бесцельно, а затем найти супруга, чьи ”потребности” в другом так же велики, как и у него. На этом уровне слияния эго проблемы слишком велики, чтобы быть сосредоточенными в одной области. У них, вероятно, будет множество проблем в браке, со здоровьем, и социальных проблем, и проблемы будут слишком велики, чтобы их можно было спроецировать на одного ребенка. Они могли бы иметь одного ребенка с уровнем 10, другого 15, и третьего, растущего вне семейной эгомассы, с уровнем 30, намного превышающим уровень родителей. Те дети, чей уровень 10 и 15 являются хорошими кандидатами на полный функциональный спад до таких состояний как шизофрения или криминальное поведение. Это иллюстрирует предыдущие утверждения о том, что необходимо как минимум три поколения для того, чтобы человек достиг уровня ”отсутствия Я” для последующего спада в шизофрению. В средней ситуации незрелость будет прогрессировать существенно медленнее. Кроме того, в каждом поколении есть дети, продвигающиеся вверх по шкале, и в средней семье прогресс много медленнее, чем показано в этом примере.

 

Следует подчеркнуть, что значения уровней шкалы, использованные в предыдущих примерах, нужны для того, чтобы иллюстрировать общие принципы теоретической системы. Сдвиг функциональных уровней в нижней части шкалы так чувствителен к разнообразным сдвигам, происходящим из часа в час, из недели в неделю на протяжении плохих и хороших лет, что их приблизительный уровень можно определить, только выяснив, какие конкретные переменные наиболее значимы для данной семьи в этот период времени. Это обобщенные уровень и последовательность, наиболее важные в клинической ситуации. Уровни в концепции межпоколенной передачи достаточно условны и используются только для иллюстрации. Эта концепция обоснована историческими материалами, охватывающими от трех до четырех поколений приблизительно ста семей, и десять и более поколений восьми семей.

 

 

 

 

            Процесс семейной проекции работает в семье поколение за поколением. Он заметен только тогда, когда становится достаточно интенсивным. В более мягком варианте это настолько обычный процесс, что люди рассматривают его просто как часть жизни и как естественное единение между детьми и родителями. Как отмечалось ранее, в большей степени этот механизм определяется чувствительностью родителей и только после этого – актуальными потребностями ребенка.

 

            В группе сиблингов один ребенок более вовлечен в этот процес, чем остальные, хотя если процесс достаточно интенсивен, в него могут быть вовлечены и остальные сиблинги. Выделенный ребенок развивает повышенную чувствительность к эмоциям родителей, реагирующих описанным выше способом. Остальные братья и сестры менее чувствительны к эмоциям родителей. Они вырастают с более разделенными чувствами и мышлением. Они несколько более дифференцированы, чем их более податливый сиблинг. Они склонны больше учиться на сильных сторонах родителей. Воввлеченный ребенок знает о родительской незрелости и стимулирует ее.

 

            Выделенный ребенок, вероятно, будет иметь несколько более низкий уровень дифференциации, чем родители. У менее вовлеченных детей уровень дифференциации близок к уровню родителей или несколько выше. Эти различия имеют важное теоретическое значение для течения жизни. Люди с несколько более высоким уровнем дифференциации способны формировать содержательное и более реальное течение жизни. Они менее уязвимы для последствий продолжительных эмоциональных нагрузок.

 

            Теория Боуэна предполагает, что люди выбирают партнеров по браку с уровнем дифференциации, близким к их собственному. Следовательно, из поколения в поколение выделенные дети женятся и функционируют с большей эмоциональной интенсивностью, чем их родители. Их сиблинги создают семьи по эмоциональным уровням близкие к родительским или менее эмоционально интенсивные. С этой точки зрения в любой семье есть ветви, уровни дифференциации в которых с течением времени увеличиваются и ветви с уменьшающимися уровнями дифференциации. Конечной точкой такой прогрессии в направлении недифференцированности предположительно являются разнообразные дисфункции. Формы шизофрении, хронический алкоголизм, и даже, возможно, хронические физические заболевания, очевидно, являются манифестацией высокоинтенсивных вариантов этого процесса.

 

            В любом поколении случайные события могут замедлить этот процесс. Аналогично, неблагоприятные обстоятельства могут ускорить его. Важной переменной является наличие в браке механизмов, отличных от проекции, способных поглощать тревогу. На определенном уровне могут играть роль изменения в обществе и последующие колебания тревоги. Важным фактором социальной тревоги может стать исчезновение необходимых ресурсов и перенаселенность.

 

            Не вполне понятно, как формируется вовлеченность мать-ребенок. Часто оказывается, что мать вовлекает младшего или старшего ребенка. Также вероятным кандидатом является единственный ребенок данного пола, например, единственный мальчик или единственная девочка. Также часто вовлекаются дети с врожденным или сформировавшимся физическим дефектом. При этом многие дети в тех же положениях не становятся объектами родительской тревоги, и это наводит на мысль, что существуют другие механизмы и факторы, определяющие, который ребенок вовлекается в процесс.

 

 

 

 

Тождественные межпоколенцеской передачи понятия — трансгенерационная передача, семейная история, передача травмы, колонизация психики, семейный секрет, двойная идентичность.

 

Следуя за британским психоаналитиком Паулой Хайманн и каждый раз задавая себе во время сессии вопрос «А кто на самом деле говорит?», мы добавляем в терапевтическую работу совершенно новое измерение, осознавая, что в любой момент сессии клиент может «заговорить» голосом матери, передать настроение отца или высказаться от лица своих неосознаваемых частей (Bollas, 2017).  Таким образом, на сессии может иметь место схлопывание пространства-времени (Faimberg, 2005), когда вдруг прошлое и настоящее становятся неотличимы. И в таком случае, мы можем предположить наличие трансгенерационной передачи, когда на поверхности проступает артефакт далекого, не связанного с клиентом напрямую, прошлого, требующий от терапевта особого рода чувствительности и умения слышать эти послания.

 

Трансгенерационная передача относится к негенетическим формам наследования и предполагает передачу опыта (в широком смысле этого слова) от предков к потомкам и его воспроизведение. Следует различать осознанную и неосознанную передачи в ходе межпоколенческого взаимодействия. Если речь идет об осознанной передаче, то это касается преемственности семейных традиций, норм, обычаев, то есть имеет место прямая передача опыта и информации от предыдущих поколений, содержание и смысл которых хорошо понимается наследниками. Трансгенерационная передача осуществляется же бессознательно, содержание оказывается скрытым, поскольку транслируемый через поколения материал (трансгенерационный объект) является скрытым, замалчиваемым и неосознанным вследствие его травматической природы.

 

«Синдром предков» (Шутценбергер, 2007), «склеп» (Abraham, 1984, 1987, 1994), «двойные идентичности» (Кампенхаут, 2012), «визитеры Эго» (Mijola, 1987), «семейный мандат», «невидимые лояльности» (Buzormeni-Nagy, 1973), «призраки в детской» (Fraiberg, 1975), «горячая картофелина» (English, 1969) — все эти и другие подобные метафоры возникают в литературе в попытках описать феномен трансгенерационной передачи. Это тот груз, который несут в себе потомки, и тот материал, который находится в центре внимания при работе с трансгенерационной проблематикой. Для описания явления трансгенерационной передачи необходимо найти слова, которые бы могли охарактеризовать особый тип связи предков с потомками. Феномен трансгенерации является мощным, невербализованным, неструктурированным элементом реальности, который существует в интерсубъективном мире нескольких поколений, одновременно принадлежа всем им и формируя заряженные аффективные связи между ними.

 

Когда речь идет о патологических проявлениях трансгенерационной передачи, то на поверхности мы можем иметь дело с чем-то иррациональным, грубо вплетенным в ткань психологического опыта клиента. Индивидуальная психика может быть «населена» осколками драм и травм, имевших место быть в предыдущих поколениях. Эти осколки оказывают влияние на психическое здоровье, усиливают тревогу и осложняют жизнь в целом.  В случае трансгенерационной передачи часто можно услышать об ощущении удушения, о застревании между миром мертвых и миром живых. Такие клиенты часто говорят о том, что они запутались, что они чувствуют себя пустыми, как марионетка, которую кто-то неизвестный приводит в движение, дергая за невидимые, но всегда натянутые нити.

 

 

 

 

Фундаментальные для понимания трансгенерационной передачи понятия ввел психоаналитик венгерского происхождения, один из основателей контекстуальной семейной терапии Иван Бузормени-Надь (Ivan Boszormenyi-Nagy). Наблюдая семьи в психиатрической клинике, он пришел к выводу, что каждый индивид рождается и существует в сложной и уникальной системе взаимоотношений, то есть в контексте, в котором происходит становление личности. Этот контекст формируется в настоящем под влиянием прошлых поколений и переходит к будущим поколениям. По словам Бузормени-Надя, все человеческие отношения развиваются в четырех измерениях: фактическом, индивидуально психологическом, поведенческом, а также этическом. Фактическое измерение включает в себя генетические аспекты, физическое здоровье, основные исторические события в жизненном цикле человека. Под индивидуальной психологией понимается интрапсихическое измерение. Измерение паттернов взаимодействия представляет собой поле закономерностей наблюдаемого поведения и общения между людьми. И, наконец, четвертое, наиболее значимое для трансгенерационных отношений измерение, этическое, имеет дело с субъективным балансом доверия, справедливости, верности и права среди участников отношений (Boszormenyi-Nagy, 1973, 1985; Goff, 2001; Hargrave, 1991; Hekken, 1990) Именно этический фактор определяет динамику и структуру отношений, оказывая на них более сильное влияние, чем индивидуальные особенности, наблюдаемые действия и биографические факты. В связи с этим Бузормени-Надь вводит центральное понятие «лояльности». Содержание этого понятия не ограничивается только лишь верностью семье. Также некорректным будет раскрывать его суть через понятие семейных правил. Согласно концепции Бузормени-Надя, лояльность – это основа экзистенциальной и межпоколенческой связи. Поскольку эта лояльность не осознается членами семьи, то автор предлагает называть её скрытой, невидимой лояльностью. Лояльность неразрывно связана с оплатой семейных долгов и поддержанием справедливости. Расшифровывая представление Бузормени-Надя о лояльности, следует отметить, что каждый ребенок, являясь с рождения членом семейной системы, имеет определенные долги перед родителями и предшествующими поколениями за право быть, за уход, за навыки и знания. Но ребенок не является пассивной принимающей стороной, которая только берет, так как он сразу начинает отдавать этот долг. Присутствие ребенка в семье дает возможность его родителям принять свои родительские обязанности и получить те эмоции, которые дает ребенок. Когда этот ребенок вырастет, то он «отплатит» свои долги уже своим детям, сохраняя преемственность поколений. В случае нарушения детско-родительских отношений, когда, например, возникает феномен парентификации, правило лояльности нарушается, так как не соблюдается ключевой для системы баланс между брать и давать. В каждой семье присутствует своеобразная «бухгалтерская книга», куда заносятся долги, заслуги и несправедливости, а у каждого члена семьи есть свой собственный личный счет, на котором записаны кредит и дебет. «Когда справедливость не соблюдается, это проявляется в неверии, эксплуатации одних членов другими (иногда в бегстве, реванше, мести), даже в болезни или несчастных случаях. И наоборот, когда справедливость соблюдается, существует привязанность, взаимное уважение членов семьи, «семейные счета» ведутся аккуратно» (Шутценбергер, 2007). Законы невидимой лояльности требуют восстановления справедливости и оплаты долгов. Неоплаченные долги переходят к потомкам, принимая форму тех или иных проблем, передающихся из поколения в поколение. Можно говорить о существовании некоего сообщения, которое передается трансгенерационным путем, от предка к потомку. Таким образом, отношения в семье «определяются экзистенциональной этической динамикой» (Франке, 2010). Безусловный вклад Бузомени-Надя состоит в раскрытии межпоколенческих процессов, которые приводят к повторению определенных паттернов в отношениях, и описании влияния предков на формирование личности.

 

Основное содержание трансгенерационной передачи наиболее полно раскрыто в работах Николя Абрахама и Марии Тёрёк (Abraham, 1984, 1994). Центральной для них была идея о том, что любой опыт, который не может быть психологически «переварен», то есть узнан, вербализован и трансформирован в элемент собственной психической жизни, травматичен по своей сути. Такой неперевариваемый объект часто является неким секретом, например, постыдным или тайным событием, участником которого был предок. «Чаще всего пытаются скрыть события, которые вызывают интенсивные чувства вины и стыда: факт смерти или усыновления, совершенные преступления, психические заболевания, материальное состояние и др.» (Мизинова, 2012). Трагический парадокс заключается в том, что «об этом» запрещено говорить в семье, но также «об этом» не представляется возможным забыть вследствие запрета на проговаривание. Такой объект не интроецируется, не становится частью собственной психической жизни индивида, оставаясь слепой зоной, присутствие которой человек не осознает, но которая может субъективно ощущаться как нечто чужеродное, вызывающее странные поступки, реакции и переживания, а также соматические симптомы. Вследствие замалчивания, в психике формируется своего рода лакуна, которая передается из поколения в поколение. Своеобразность такого объекта заключается в его одновременном видимом отсутствии и имманентности данной семейной системе: его наличие в ней предусмотрено, но он по каким-то причинам в ней не присутствует. К. Эльячефф подтверждает, что «замалчивание на деле не только не спасает от травм, но приводит к различным патологическим проявлениям в нескольких поколениях» (Эльячефф, 2011). Эта информация, лишенная возможности быть осознанной, проработанной через речь, закрепляется на бессознательном уровне и находит выход в различных проявлениях. Н Абрахам и М. Тёрёк определили такой бессознательный объект как «семейный призрак» – «некое образование бессознательного», чья «особенность состоит в том, что оно никогда не было осознанным» (Цитируется по: Щутценбергер, 2007). Таким образом, из поколения в поколение передается некий лакунарный концепт. Абрахам определяет призрак как метапсихологический факт, когда пациента преследуют не сами умершие, а пробелы, возникшие в его психике на месте связанных с ними секретов (Abraham, 1987). Иными словами, конфликт, не разрешенный в предыдущих поколениях, становится частью психической жизни потомков. Этот опыт остается практически не доступным для осознания, он не встраивается в нарратив их собственных воспоминаний и в их собственную идентичность. Они выдвинули гипотезу о существовании механизма «эндокриптической идентификации», когда элемент психического не интроецируется, а образует в психике инородный объект. Субъект идентифицируется с чем-то неотгореванным, с чужим стыдом, потерей, которые не были интроецированы в предыдущих поколениях должным образом, например, через траур, осознавание или проговаривание. Этот объект, который Н. Абрахам и М. Тёрёк называют «мертвым объектом» завладевает психикой субъекта, «бросая тень на его эго». Продолжая эту мысль, авторы также предполагают, что «мертвый объект» присваивает себе идентичность субъекта в качестве такого пространства, где он (такой объект) может продолжать свое существование. Призрак как таковой не несет функцию вытеснения. Он оказывает контаминирующее воздействие на субъект и похищает витальность. В этих условиях эмоциональная сфера замораживается, а способность к построению отношений во вне ослабевает. Происходит своеобразная колонизация психики. По мнению Абрахама, симптомы, вызванные под влиянием призрака (например, фобии, навязчивости и пр.), постепенно снижаются, после того как призрак будет «извлечен» из бессознательного.

 

 

 

 

Такое ощущение проживания не собственно своей жизни, присутствие чего-то инородного в самом себе метафорически точно обозначено Перель Вилговиц (Wilgowicz, 1999) термином «комплекс вампира». В своей статье она поднимает важные вопросы о влиянии невыразимых и немыслимых переживаний и о том, как эти (по понятным причинам) непереваренные переживания передаются от одного поколения к следующему. Эти травмирующие переживания формируют бессознательные связи между поколениями, препятствуя естественному течению процессов сепарации и индивидуации. «Вампирическая идентификация» проявляется таким образом, что ребенок выживших оказывается заключенным в тюрьму родительской травмы, ни мертвый, ни живой, нерожденный. Пребывая в обезличенном вневременном пространстве, он осужден на повторение того, чего сам не переживал. Вилговиц пишет о том, что бессознательная вампирическая идентификация затрудняет сепарацию, и подчеркивает необходимость расшифровки фантазий и тревожных состояний, имеющих отношение не только к «классическому» эдипальному комплексу, но и к комплексу вампира, который базируется на отрицании факта смерти – травмы прошлого не умирают вместе с теми, кому они принадлежат, а выбирают объект для продолжения «жизни» и возвращения в систему. Люди, укушенные вампиром, попадают в его власть. Перенося эту метафору в интрапсихическую сферу, можно говорить о некоем несимволизированном содержании из прошлого, которое оказывается вписанным в тело человека, влияя на его чувства, мысли и поведение. Человек оказывается лишенным самого себя, а доминирующий внтурипсихический объект, подобно вампиру, не отражается в зеркале и поэтому не может быть осознан.

 

Многие авторы сходятся в понимании того, что в результате трансгенерационной передачи субъект носит в себе элементы бессознательного Другого.  Любой опыт, который не может быть психологически «переварен», то есть узнан, вербализован и трансформирован в элемент собственной психической жизни, травматичен по своей сути. Таким образом, можно говорить о существовании воспоминаний без опыта проживания. Потомки оказываются втянуты в непрожитую жизнь предков, которые не смоги справиться со своими травмами и страданиями.

 

Феномен размывания границ между поколениями, переплетения отношений и бессознательной идентификации с переживаниями предков отмечала и психоаналитик Х. Файмберг (Faimberg, 2005). Она описывает этот процесс, обозначая его термином «телескопирование» поколений (telescoping generations, télescopage). Телескопирование, схлопывание трех поколений наподобие телескопа, происходит за счет сильной идентификационной связи между ними и заключается в том, что личность идентифицирует себя с событиями, относящимися ко времени до её рождения, ассимилируя, таким образом, чужие жизненные истории и оказываясь под влиянием «неосознанного знания». В этой связи Х. Файмебрг вводит термин «отчужденные идентификации» (alienated identifications). Отчужденными они становятся потому, что частично принадлежат конфликту предыдущих поколений, а некое значимое психическое пространство оказывается захвачено историей, которая не принадлежат напрямую поколению субъекта.

 

Другой французский психоаналитик – Серж Тиссерон – подробно описал действие замалчивания. Не передавая какую-то информацию на вербальном уровне, то есть замалчивая ее, предки транслируют её потомкам на невербальном уровне. По выражению Тиссерона, секрет «просачивается» через контейнер посредством символов, образов, жестов, интонации, манеры речи (Lassmann, 2013). Такой дисбаланс оказывается очень травмирующим для психики воспринимающей стороны во многом потому, что семейный секрет сопряжен с тревогой, стыдом, травматическим опытом, горем. Ребенок не знает истории, но чувствует и перенимает тревогу и стыд, с ней связанные. Символическим способом выражения этого секрета могут стать разнообразные симптомы и нарушения поведения, отношений, когнитивной и эмоциональной сферы (Nicolo, 2014).

 

Трансгенерационный объект появляется в первом поколении как то, о чем нельзя говорить, так как с ним связна какая-то боль или стыд. Во втором поколении он становится запрещенным к упоминанию, невыразимым и, наконец, в третьем поколении о нем перестают думать, он не воспринимается на когнитивном уровне и знание о нем отсоветует (Yassa, 2002). Иными словами, именно к третьему поколению материал оказывается вытесненным в область бессознательного и именно в этом поколении становятся наиболее выражены проблемы психологического функционирования. Последующие поколения оказываются резервуаром для переживаний предыдущего поколения, которым они не смогли дать выход и вынуждены были «вложить» их в своих потомков.

 

Анжела Коннолли (Connolly 2011) в своей статье «Исцеляя раны наших отцов: межпоколенческая травма, память, символизация и повествование»» уделяет особое внимание передачи травмы из поколения в поколение. Ссылаясь на работу Эли Визеля, в которой он предпринимает попытку переосмыслить свой опыт в концентрационных лагерях, Коннолли указывает на два фундаментальных аспектах, характеризующих межпоколенную передачу травмы: смерть времени и смерть языка. Феномен смерти времени очень близок по своему проявлению концепции телескопирования поколений, когда стираются границы между объективным историческим временем и субъективным временем. В связи с замалчиванием, которое представляет собой один из ключевых процессов трансгенерационной передачи, особенно интересным представляется феномен смерти языка.  Цитируя других авторов, Конноли объясняет его природу: «Вследствие радикального разрыва, существующего между травмой и культурой, жертвы часто не могут отыскать категорий мысли или слов для описания своего переживания».  Пережитое оказывается немыслимым, способность к повествованию и символизации оказывается утраченной.

 

Даже если само трансгенерационное содержание может быть вполне безобидным, влияние того чужеродного элемента, который возникает в психике на его месте, может быть весьма разрушительным.

 

 

 

 

Некоторые исследователи связывают трансгенерационную передачу с понятием психологической устойчивости. Вместе с травмой могут передаваться и стратегии выживания, способы преодоления стресса (Duran, Firehammer, Gonzalez, 2008). Например, люди, которые знают, что их родители преодолели стихийное бедствие, могут в критический для себя момент вспомнить эту силу и жизненную стойкость, которыми обладали их родители, и использовать этот ресурс в своей жизни (Goodman, West-Olatunji, 2008). В семьях с длительной историей травм, преследований или дискриминации могут выработаться свои специфические способы защиты и психологические характеристики, которые будут передаваться из поколения в поколение.

 

В данном контексте представляется важным провести различие между коллективной и семейной травмами, которое также находит отражение и в литературе.

 

Коллективная травма и невыплаканные слезы предков

 

Разработка концепции коллективной травмы принадлежит психоаналитику Вамику Волкану (Volkan, 2001, 2002). Ключевым положением его подхода является мысль о том, что пережитая группой (например, этносом) травма (например, военное вторжение) накладывает отпечаток на всю группу и несет с собой невыносимые чувства стыда, боли, унижения, которые коллективно переживаются всеми членами. В основном у этих чувств нет выхода, потеря оказывается неотгореванной, и они фиксируются в данной общности. Эти чувства передаются следующим поколениям до тех пор, пока психологические процессы не будут завершены. Коллективная травма — это травматический психологический опыт, который является общим для целых групп людей. Коллективная травма в очень глубокой степени воздействует на каждого члена группы. Она становится частью культурной идентичности. Например, потомки жертв Холокоста часто переживают в сновидениях, грезах и фантазиях все те ужасы Второй мировой войны, которые испытали их прародители. Таким образом, в ядре коллективной травмы лежит реальное историческое событие, пережитое определенной группой людей. В результате формируется определенный пласт воспоминаний, который оказывается вписан в идентичности людей, принадлежащих к этой группе. Коллективная травма переживается спустя время и через воспоминания, в том числе воспоминания без опыта проживания непосредственного самого события. Травма родителя/предка, его подсознательная память и опыт неразрешенной задачи передается ребенку/потомку, становясь его памятью и его задачей.

 

Один из ведущих исследователей феномена передачи трансгенерационной травмы в контексте Холокоста Натан П. Келлерман (Kellerman, 2001), говорит о четырех сферах, где трансгенерационное влияние наиболее очевидно:

 

(1) Переживание Я. Нарушение самооценки с постоянными проблемами идентичности, ощущение себя в зависимости от «статуса» предка «жертва/преследователь/погибший/оставшийся в живых», жизнь, подчинена стремлению к достижениями, чтобы возместить убытки родителей, проживание жизни в роли «заместителя» своих утраченных родственников.

 

(2) Когнитивная сфера. Катастрофизация, страх и ожидание следующей трагедии, озабоченность смертью, низкая стрессоустойчивость перед раздражителями, которые могут напоминать о трагических событиях.

 

(3) Эмоциональная сфера. Тревога аннигиляции, кошмары преследований, частые дисфорические настроения, связанные с ощущением утраты и скорби. Неразрешенный конфликт вокруг гнева, осложненный чувством вины. Повышенная уязвимость к стрессовым событиям.

 

(4) Сфера межличностных отношений. Чрезмерная зависимость от отношений и тревожно-цепляющий тип привязанности или крайняя независимость, сложности в построении интимных отношений и в решении межличностных конфликтов.

 

В рамках рассмотрения феномена наследования коллективной травмы стоит также обратить внимание на понятие «постпамяти», которое ввела Марианна Хирш (Hirsch, 2012) в контексте изучения влияния Холокоста на потомков выживших. В своих работах она высказывает предположение о том, что травматические события могут породить воспоминания у тех, кто не был прямым участником этих событий. Потомки могут остро переживать травматические последствия несмотря на то, что сам травмирующий опыт имел место поколение назад. «Постпамять» сопряжена с восприятием истории и описывает способность отдельно взятого человека припомнить и прочувствовать то, что он может знать только из рассказов и поведения окружающих людей. Однако этот опыт был передан таким образом, что стал частью их собственной памяти. «Постпамять», уверена Хирш, не является продуктом воображения и фантазий, она описывает особый вид отношений между поколениями. Похожий феномен описывает и Анжела Коннолли (Connolly, 2011). Ссылаясь на работу философа Рафаэллы ди Кастро, которая собрала и проанализировала истории 23 римских евреев третьего поколения, чьи родственники стали жертвами фашистских преследований, Коннолли говорит о том, что история может обладать силой мифа и искажать процесс формирования идентичности, когда не пережитый опыт встраивается в самое ядро психики; такая история, передаваемая из поколения в поколение может «стать ошибочно воспринятой как единственно существующая, просто вымышленной «предысторией» или «пост-историей».

 

Роуленд-Кляйн и Данлоп (Rowland-Klein, 1998) так описывают этот процесс: родители, пережившие травматическое событие (Холокост), проецируют свои чувства и тревоги на детей, а дети, в свою очередь, интроецируют их так, словно сами испытали ужасы концентрационного лагеря. Это «вложение» в ребенка не связанных с ним чувств находит выход в виде определенных проблем и вызывает у него чувство, что он должен жить прошлым своих родителей для того, чтобы полностью понять, через что они прошли. Ауерхан и Лауб (Auerhahn, 1998) также предположили, что родители смещают свое собственное подавленное горе в бессознательное своих детей. Дети оказываются не состоянии понять интернализованные эмоции, поэтому им может быть свойственно «необъяснимое горевание» (unexplainable grief).

 

«Мы не только смотрим на мир глазами предков, но и плачем их слезами», – говорит психолог Даан ван Кампенхаут. Он описывает личное столкновение с феноменом трансгенерационной передачи коллективной травмы, связанное с симптомом аэрофобии, возникшем накануне его поездки в Аушвиц-Биркенау. Он пишет: «Через некоторое время до меня дошло, что 60 лет назад для еврея транспортировка в Польшу означала практически неминуемую смерть и что поездка в Польшу включила у меня внутренние сигналы тревоги. Когда я осознал это, я нашел соответствующий контекст для своего страха, и он растворился» (Кампенхаут, 2012).

 

 

 

 

Травма как объект семейной истории

 

Замалчивание и любое другое искажение семейной истории оказывает патологизирующее влияние на личность. Говоря о семейной травме, мы будем иметь в виду эмоционально заряженные события и ситуации, которые имели место внутри семьи (и не были связаны напрямую с историческими событиями страны) и не имели возможности быть переработанными тем человеком и в том поколении, с которым они произошли.  К таким событиям, например, можно отнести суицид, трагическую внезапную смерть, физические и психические заболевания, банкротство, исключение члена семьи из системы, постыдные события и факты и пр. В данном случае речь идет о «патологизирующем семейном наследовании» – термин Э. Г. Эйдемиллера и В.В. Юстицкиса, которым они обозначают «формирование, фиксацию и передачу паттернов эмоционально-поведенческого реагирования от представителей одних поколений в дисфункциональных семьях представителям других» (Эйдемиллер, 2001). Передача патологии от одного поколения к другому выражается, в частности, в появлении в семейной системе определенной семейной роли – «носитель симптома». Им становится тот член семьи, в котором семейная дисфункция закрепилась, например, в качестве нервно-психического расстройства или определенного качества, которое другими членами семьи отрицается. Таким образом, носитель симптома обеспечивает легальное удовлетворение нелегальных потребностей семьи.

 

В семье может иметь место «молчаливый сговор», своего рода табу. Молчание как будто бы призвано сохранить безопасность в семье, но на деле создает некий психоэмоциональный шаблон, который организует жизнь её членов на протяжении поколений. Травма как тень, которая присутствует в душах людей, и эта тень попадает в души их близких, затрудняя истинно личное бытие, блокируя импульсы, и осложняя жизнь на многих уровнях. Родитель, который не прожил какую-то важную часть самого себя, будет неосознанно ждать от ребенка «исправления» этого, а ребенок вынужден будет нести этот груз ожиданий. Винцент де Гольжак дал очень меткое определение того, какого рода наследство достается предкам от потомков, а именно им передается «инструкция по экзистенциональному бытию» (Де Гольжак, 2003). Трансгенерационная травма оказывается детерминирующим фактором для становления и развития жизненного пути. Таким образом, жизнь предыдущих поколений становится функциональной моделью для жизни потомков, а «психические функции одного члена семьи обусловливают психические функции другого» (Шутценбергер, 2007).

 

Здесь будет уместно упомянуть понятие «сценария», введенное Эриком Берном, которое описывает бессознательный жизненный план человека, сформированный под влиянием процессов, происходящих в нескольких поколениях семьи. По мнению Берна, сценарий представляет собой план жизни человека, в основе которого лежит принятое в детстве решение, изначально спровоцированное родителями и подкрепленное впоследствии событиями взрослой жизни. «Сценарий – это постоянно действующий жизненный план, созданный в детстве под воздействием родителей. Это психологическая сила, подталкивающая человека к его судьбе, независимо от того, сопротивляется ли он или подчиняется добровольно» (Берн, 2016). Понять и в полной мере расшифровать сценарий можно, проследив историю семьи на протяжении минимум трех поколений. Иными словами, основные компоненты сценария наследуются от предков, и потомки идут по их стопам. Сценарий или жизненный план формируется в детстве как способ сохранения психологического баланса, позволяет сделать жизнь более предсказуемой (сценарной).

 

Фанита Инглиш говорит о существовании внутри семьи феномена психологического заражения тревожным состоянием (например, тревога, депрессия, суицидальные мысли и т. д.), которое может передаваться от одного человека к другому в течение нескольких поколений. Она объясняет это тем, что носитель симптома сознательным или бессознательным образом считает, что может освободиться от симптомов, передав их другому, кто, таким образом, неосознанно для самого себя становится «уязвимым получателем». То есть существует некое убеждение в том, что если такой сценарий передать, то от него можно избавиться. Инглиш сравнивает этот процесс с игрой в «горячую картошку», когда участники перебрасывают мяч друг другу, стараясь держать его в руках как можно меньше. В качестве такого «обжигающего» мяча в семье может выступать симптом, нечто неудобное, семейная миссия или «проклятие, передаваемое из поколения в поколение» (English, 1969).

 

 

 

 

Заключение

 

Данная статья представляет собой попытку анализа ключевых зарубежных работ, в которых разрабатывается концепция трансгенерационной передачи. Межпоколенная трансляция семейной истории выступает как один из важнейших факторов формирования личности. В первую очередь, она связана с передачей из поколения в поколение специфических паттернов, которые могут препятствовать или способствовать благоприятному развитию личности, определять выбор жизненных стратегий. Большинство авторов сходятся во мнение, что трансгенерационная передача осуществляется посредством механизма идентификации, который предполагает символическое помещение другого объекта внутрь себя. Согласно трансгенерационному подходу, жизненный путь человека, выборы, сделанные на этом пути и события на нем происходящие, могут быть обусловлены не только и не столько личной биографией человека, но и быть опосредованными психическим материалом, накопленным в прошлом предками. Жизнь предков находит выражение не только в самом факте нашего существования, но и в тех проблемах и переживаниях, с которыми мы можем сталкиваться на протяжении своего жизненного пути.

 

На сегодняшний день трансгенерационный подход выделился в отдельное самостоятельное направление, предметом изучения которого является влияние семейной истории на личность, однако представляется, что анализ семейной истории в трансгенерационном ключе может быть одним из этапов психотерапевтической работы в целом, особенно если принимать во внимание трансгенерационную передачу коллективной травмы. История нашей страны наполнена трагическими событиями, которые, безусловно, оставили травматичный след на психике нескольких поколений. Революция, массовые репрессии и раскулачивание, Великая Отечественная война – это национальные катастрофы, которые вписаны в индивидуальный опыт людей, не только с ними соприкоснувшихся, но и их потомков. Эта тема остается острой и актуальной для многих наших соотечественников.

 

Клинические наблюдения и эмпирические исследования последних лет неоднократно доказывали, что травматические события оказывают влияние не только на лиц, непосредственно переживших данные события, но и на членов их семей, даже если эти событие произошли задолго до их рождения. Вследствие глубокой травматичности нормальная интеграция подобного опыта оказывается затруднена, в результате чего в семьях появляется некий «призрак», который захватывает, оккупирует часть психики. С точки зрения трансгенерационного подхода, задача психотерапии может рассматриваться как задача по деколонизации психического пространства и освобождения психики от влияния прошлого.

 

 

 

 

© Компиляция из разных авторитетных источников

 

В оформлении статьи использованы фото-картины из арт галереи циклов » Сердце городской жизни», «Хроники безмолвия на дорогах жизни».

 

® Психологическое измерение жизни MyLila.ru и психологический проект «Зеркало для души» совместно с Psychologist O. D.